СИРОТА (ДМИТРОВА) ЛЮБОВЬ ЕВГЕНЬЕВНА
Родилась 3 июня 1951 г. в Грозном, в
семье инженеров-нефтепереработчиков. В 1969 г. окончила Кубанский
мединститут. Работала в Калужской области, в Тимашевске, в Краснодаре. С
1989 г. по настоящее время городской подростковый врач-нарколог в
Новороссийском наркодиспансере.
Сочинять стихи, ходить и говорить начала примерно в
одно время. Первая публикация – в 1968 г. в Грозненской газете
«Комсомольское племя». В дальнейшем стихи публиковались в газетах, в
журналах «Кубань», «Юго-Полис», в коллективных сборниках «Истоки»
(Москва), «Турнир» (Москва), «Щедрость», «Голос Литературного Черноморья»,
«Берег Новой России». В газетах также публиковались
литературно-критические статьи, очерки, репортажи.
С1981 г. Л. Сирота занималась в литературном объединении при редакции «Комсомольца Кубани» под руководством Ю. Н. Абдашева, затем В. И. Лихоносова. В 1981 г. была направлена краевой писательской организацией на VIII Всесоюзное совещание молодых литераторов, где ее сборник стихов был рекомендован к выпуску в одном из центральных издательств. Однако эта книга («Первый этаж») увидела свет только в 1988 г. в Краснодаре.
В 1995 г. Л. Сирота принята в Союз российских писателей.
Живет в г. Новороссийске.
ОСНОВНЫЕ ИЗДАНИЯ:
Первый этаж: Стихи. – Краснодар: Кн. изд-во, 1988.
Антология русского лиризма. XX век (в 3-х томах): М.: Изд-во «Студия», 2000.
Скворечник: Стихи. – Краснодар: Перспективы образования, 2002.
Ковчег: Стихи. – Краснодар: Перспективы образования, 2002.
Интернет: www.lsirota.narod.ru, 2001.
***
Снова листьев ворохи и всхлипы
После долгой ветреной зимы…
Эти клёны, яблони и липы –
Тоже горожане, как и мы.
Век их задымлён и загазован –
Не передохнуть, не убежать.
Всё трудней живительным озоном
Небеса горючие снабжать.
Но упорно тянутся к светилу,
Шелестя рабочею листвой
И земную впитывая силу
Всей своей системой корневой.
Эти простодушные растенья.
Этот трудный, сладкий кислород –
Может быть, последнее спасенье.
Может быть, последний наш оплот.
Как они глядят светло и больно,
Как шумят у самого окна,
Где при свете сумрачном, настольном
Кто-то не ложится допоздна.
И, стеклом от мрака отгорожен,
Лампой защищён от темноты,
Мается, неведомым встревожен,
Комкает бумажные листы.
Тени рук – а может, это ветви –
На окне качаются глухом.
Нет в природе глубже соответствий,
Чем между растеньем и стихом.
Нет на свете чище параллели –
Да и разве б выжил этот свет,
Если б чьи-то души не болели?..
Кто там шепчет – клён или поэт?
***
До сентября – уже меньше недели.
Летние сумерки к нам охладели,
Дни поубавили пыл.
Скоро твой месяц, прозрачный до звона.
Птицы касаются неба влюбленно
Легкими жестами крыл.
Мало тепла остается у лета,
Скоро их небо изгонит – но это
Птицам еще невдомек.
Птицы не знают о близкой опале:
Не заподозрили, не разгадали
Хитростей, тайн, подоплек.
Предостеречь бы наивных! Уж мне-то
Слишком знакома и памятна эта
Горькая суть сентября –
Эта изменчивость, эти сюрпризы:
Всплески тепла, охлажденья, капризы…
Крикнуть бы: «Милые, зря!
Зря доверяетесь – он ненадежен,
Он еще вынет свой холод из ножен,
Верить нельзя сентябрю!»
Нет, не услышат… И, видимо, правы:
Я ведь сама этот месяц лукавый
Так безнадежно люблю…
***
Скоро полночь. Небеса черны.
Улеглась дневная суета.
Протянулись в сторону луны
Жалобные прутики куста.
Мой усталый полусонный двор
Тёмен от недавнего дождя.
И слезится старенький забор,
Через лужи вброд переходя.
Стены, крыши, влажный двор ночной
И фонарь тщедушный на столбе,
Позабыв о сути прикладной,
Существуют сами по себе.
И деревья, ждущие рассвет
Нового, неведомого дня,
Безучастны. Им, бессонным, нет
Никакого дела до меня.
Отчего же этот непокой?
С сонным миром чувствуя родство,
Что же я ловлю с такой тоской
Исповедь безмолвную его?
Меж стволов петляя и столбов,
Вглядываясь в сумрачный пейзаж,
Как неразделённую любовь,
Я в себе лелею эту блажь,
Эту прихоть: в небеса глядеть,
Растворясь в пространстве городском
И наивно силясь овладеть
Непереводимым языком.
***
Солнечно. Тучи ушли на восток.
Цепкий морозец игриво-жесток.
В окна февральские вставлен ледок
Луж, застеклённых к утру.
Нет ни намёка на близость весны –
Только слегка покачнулись весы
К радости – холод вдыхать до слезы,
Гордо студя на ветру.
В детство впадать, озираясь тайком:
Лужи колоть озорным каблуком
Или, хрустя преломленным ледком,
Звонко сосульку разгрызть…
Лист прошлогодний по насту шуршит.
Иней недолгий следами прошит.
Вольный художник ещё не спешит
В зелень обмакивать кисть.
Только проявлены ветки, дома,
Только намечена света кайма…
Пусть убеждает нас опыт ума
В неодолимости тьмы –
Друг мой, давай перестанем стареть,
Будем бессмертными, будем смотреть,
Как истекает последняя треть
Некой по счёту зимы.
Сколько их было и сколько прошло –
Важно ли?.. В лужах мутнеет стекло.
Друг, погодим возвеличивать зло,
Перемигнёмся с лучом,
Светом утешимся – пусть не теплом,
Может, неделя – а там перелом.
В тёплых надежд ненадёжный полон
Снова себя повлечём…
***
Время замкнулось – и вывело снова сюда,
К саду и меду, густому пчелиному гуду.
Нет, никогда – понимаешь меня? – никогда
Не осознать, не постичь – и пытаться не буду.
Нет, никогда, уверяю тебя, никогда
Нам не помогут ни мудрость, ни острое зренье,
Нам не достанет ни пыла, ни сил, ни труда,
Чтоб разгадать этот замысел, цель сотворенья.
Ум расщепит и разложит, и тысячи схем
Выстроит, вычертит, выяснит, как и откуда –
Но не раскроет нам главную тайну: зачем
Нам – а не нам, так кому? – адресовано чудо?
О, для кого этот запах так душен и густ?
Ради кого этих звезд, этой пыли круженье?
Если мы средство игры – для чего нам пять чувств?
Если все нам – то зачем эта боль, это жженье?
Что он хотел – тот, что строил, чертил и лепил?
В чем сверхзадача блистательной этой затеи?
Может, шутя создавал – а, создав, полюбил,
Предвосхищая предание о Галатее?
Что же тогда, и за что – этот мед, этот сад,
Пыль эта, быль, эта боль, этот взлет занавесок?
Хватит ли платы за выданный нам напрокат
Вечности ломтик, бессмертья короткий отрезок?..