Родился в 1937 г. в Тюмени. Окончил
филологический факультет Уральского госуниверситета. Работал в школах,
позднее в редакциях газет на Урале. В 1969 г. написал роман «Ухаб»,
вызвавший преследования автора по политическим мотивам. Свердловский
областной суд приговорил П. Молокова по статье 190-прим к двум с
половиной годам лишения свободы, а рукописи романа и двух повестей
отдельным пунктом приговора предписывалось сжечь. После освобождения
долгое время не имел возможности работать в средствах массовой
информации и в школах. Литературное творчество, однако, не бросил.
В 1992 г. реабилитирован. Обнаружилось, что и рукописи, приговоренные к сожжению, сохранились. Найденные повести «Осина горькая» и «Суд в Симонятах» сразу же были опубликованы в журналах «Дон» и «Урал», а роман «Первый ухаб», ставший к этому времени первым томом более обширного произведения «Челюсти Минотавра», вышел отдельной книгой в Краснодаре.
П. Молоков известен также как острый бескомпромиссный публицист. В 1999 г. принят в Союз российских, писателей. Живет в пос. Октябрьском, неподалеку от гор. Туапсе.
ОСНОВНЫЕ ИЗДАНИЯ:
Челюсти Минотавра, том I: Роман. – Краснодар: Курортполиграфсервис, 1998.
Умер в марте 2003 года.
РАБЬЯ КРОВЬ
(Глава из романа «Старики из Косого Брода»)
В ту ночь уже проорали по дворам петухи, а заведующий хуторским клубом Василий Васильевич, прозванный Весёлом Весёлычем, все еще не ложился спать.
Вчера ему нанесено было оскорбление – сознательно, самым наглым образом. А он стерпел. И теперь ущемленное самолюбие выло в нем волком…
С утра в администрацию приехала некая комиссия. И давай проверять работу. Глава администрации Клим Фомич сбился с ног, но к вечеру ему все-таки влепили выговор. Весёл Весёлыч только слышал, как он с криком оправдывался. Комиссия уехала, но глава еще долго пребывал в таком состоянии, когда хочется кого-то насмерть загрызть. И угораздило же Василь Васильевича сунуться к нему в этот самый момент с идеей народного театра…
– Ты от рождения такой тупой или только прикидываешься?! Театр на хуторе! Да сообрази ты своей бараньей башкой, кто пойдет из дома, от телевизора, где он видит Мордюкову и Вицина, в клуб – смотреть на таких деревянных придурков!? Да, придурков! Потому что у нас в Косом Броду, если ты и найдешь артистов, то все они будут вроде тебя!..
Только это! Но ведь слышали же посторонние. Он тогда как-то не успел оскорбиться. Лишь постоял тоскливо и ушел. А теперь вот ночью, вспоминая все интонации, он задыхался от возмущения. Сказать такое работнику культурного фронта! Да как он посмел? Человеку с дипломом культпросветучилища?!
Весёл Весёлыч вслушивается в звучащие в нем слова и остается недоволен. Надо так сказать, чтоб в глазах у него почернело! Довожу, мол, до вашего сведения, что работать под руководством невежественных и невоспитанных людей – да, да! – и это нужно интонационно подчеркнуть – и к тому же считающих для себя возможным оскорблять достоинство других – тут, надо сказать, человеческое достоинство – я не нахожу для себя возможным – именно так, по серьезному – продолжать работать на ниве культуры! Вы или я!.. По спине пробежал холодок – не слишком ли? Нет, такие вещи нужно доводить до принципа! Тем более с людьми, облеченными властью. Он поднатужился, чтобы представить себе, что произойдет после такого ультиматума, однако ничего конкретного не просматривалось, а оскорбленное достоинство между тем жарко требовало отмщения. Он вслух повторил заготовленную фразу – в ней чего-то не хватало. Надо так сказать, чтоб ясно было всем, а не только Климу Фомичу, что степень невежественности и невоспитанности хуторского головы такова, что всякий порядочный человек просто не может дышать с ним одним воздухом! И нужен еще изящный повод, чтоб все это ему высказать. Раз уж вопрос достиг таких принципов, то – прошу уволить! Да, письменное заявление! Он сразу спросит, в чем дело. Вот тут-то ему и врезать, что невозможно творить культуру рядом с человеком, который ее разрушает…
Он вырвал из тетрадки листок и торопливо написал заявление об увольнении. Вот так!
А спросит почему – ответим!..
Василь Васильич спрятал заявление и пошел спать, но долго не мог успокоиться: казалось, что в муках заготовленные слова могут забыться, и он повторял их, находя еще более убийственные, так, что заучивать приходилось заново. Но когда все было найдено и вызубрено, обожгла мысль: а если не спросит?! Вдруг молча напишет на заявлении «Не возражаю»… Весел Весёлыча прошиб пот, и он сел на кровати… Нет, все объяснения следует прописать в самом заявлении! Кстати, не придется беспокоиться, что слова забудутся. Какое счастье, что ом подумал о таком повороте. А то опять черт знает что могло бы произойти!
Осторожно, чтоб не разбудить жену, встал и, возвратясь к столу, начал новое заявление. Со сладкой отрадою он видел в воображении поверженного нравственным превосходством врага. Он писал, и к прежним добавлялись иные, еще более совершенные слова: «…к тому же человека грубого, абсолютно лишенного всякого такта!» Ему опять во всех подробностях припомнилось давешнее, и рука приписала к заявлению: «притом совершенно некомпетентного в вопросах культуры». Еще немного подумал и добавил: «и элементарной грамотности».
Но душа требовала все большего и большего. И он продолжал: «В связи с вышеизложенным я выражаю недоверие…» Зачеркнул «недоверие», написал сверху «безусловно сомнение» и продолжал: «в способности главы администрации отправлять возложенные на него обязанности не только в вопросах культуры, но и во всех остальных, ибо некомпетентность в вопросах культуры не может не вызвать определенного перекоса…» Тут он опять засомневался, зачеркнул «определенный перекос» и заменил на «серьезные изъяны». Но они показались очень неопределенными, и, наконец, его озарило: «полной неспособности к управлению государственными делами на местах». Это – звучало. Но листок был исчеркан. Дрожащими от радостного и тревожного возбуждения руками он вырвал из тетради новый и переписал все набело.
Стучали ходики, и под их тиканье вокруг скользила тихая невидимая вечность. Это скользила история. Он засыпал счастливый, что в той истории светлым пятном останется его, Василь Васильича, принципиальная борьба за культуру – маленький, в меру его сил, вклад в борьбу человечества на его историческом пути к свету духа!..
Утром, при солнце, его благородные ночные страсти выглядели побледневшими. Он даже заколебался: стоит ли доводить дело до таких принципов? Но преодолел себя. Пусть этот держиморда оглядывается, когда с народом разговаривает, а то взял моду оскорблять направо-налево! Сколько можно ему спущать?!
Он шел по хутору. Казалось, все встречные догадываются о его заявлении, и оттого выше поднимался подбородок, тверже становился шаг и светлело на душе. Но в то же время, там, в душе, будто посвистывал холодный сквознячок, и от него подташнивало. Так, наверное, бывает у парашютистов перед первым прыжком: дрожат руки и подгибаются колени, но сознание, что через мгновение ты будешь парить в небе, наполняет гордостью и правотой…
Он вошел, и в полутемном коридоре сразу столкнулся с Климом Фомичем и неожиданно поздоровался:
– Доброе утро, Клим Фомич! Здравствуйте!
Тот кивнул и помчался в бухгалтерию с какими-то бумагами. Все получилось негаданно. Кивок же Клима Фомича показался приветливым. А он, в сущности, ничего, этот Клим Фомич. Да вот приходится. Что ж, пусть пеняет на себя: принципы – штука острая!
Клим Фомич тут же, возвращаясь, задержался возле Василь Васильича и пригласил в кабинет:
– Зайди-ка, дело есть. И, заняв место в конце стола, обратился к стоявшему навытяжку завклубом:
– Ты мне бред о народном театре из головы выбрось. Тут поважнее есть дела. Возрождаем хуторскую капээссэсную первичку. Парторг на хуторе нужен. Разговаривал вчера в районе со Жмуренкой. Тебя предлагает. А? Каково? Я ему так и говорю, что это, мол, ни рыба ни мясо! Но, дорогой ты мой Весёлыч, некого больше! Некого! Дожили! Потом, может, и найдется какой-нибудь… Но если за это время ты себя тут соответственно зарекомендуешь… чем черти не забавляются, может, даже и в райком вскарабкаешься. Прежнее же все вернется, сам понимаешь! Сначала к Жмуренке, в райком, а дальше… В общем, давай срочно к Жмуренке. Он тебе все растолкует. Восстанавливать надо! Понял – нет?
– Это очень важное мероприятие, Клим Фомич, – четко проговорил Весёл Весёлыч. – Я все сделаю. Вы можете не беспокоиться. Можете положиться на меня, как на самого себя. Да!
И он почти строевым шагом покинул кабинет. На крыльце остановился, внешне спокойный. Вытащил из внутреннего кармана ночное заявление, разорвал на клочки и, отведя глаза, бросил в урну для мусора.